Во время завтрака я молчу и стараюсь не слишком глазеть по сторонам. У меня никогда не было братьев или сестер, мне попросту не понять, что человек может испытывать к другому человеку, который младший брат или сестра, который семья. Любовь, ответственность, забота - это всё слова, они ничего не значат в контексте чувств. И даже если я каким-то невероятным образом перечислю все слова, которые только существуют на свете, хоть на каплю описывающие братско-сестринские чувства, всё равно ничего не пойму и не почувствую.
Это нормально, что я почти завидую? Пока соскребаю вилкой по тарелке горсть рассыпчатой яичницы и просто наблюдаю. Наше молчание спокойное и гармоничное, в нём нет неловкости. Поэтому я всё же позволяю себе смотреть, наблюдать. За Сэмом, за Эми, за тем, как он смотрит на неё. У неё во взгляде ничего подобного нет, наверное, еще совсем маленькая. Или попросту младше, и нет этой давящей на грудь, но одновременно такой приятной ответственности старшего. Я ловлю себя на мысли о том, что в моем окружении вообще нет людей, которые могли вот так смотреть. Слишком много тепла, слишком много восхищения, смеси доверия, с заботой и любовью. Должно быть, головокружительная смесь... Или нет, наоборот. Ничего подобного на головокружение. Нечто другое. Что-то, чего мне как будто бы не дано понять. И это чертовски интересно.
— Ты можешь не торопиться, вообще-то. Я совершенно свободна и никуда не тороплюсь, — очередной чересчур долгий взгляд глаза в глаза и мой заковыристый способ сказать заветное: я буду рядом в любом случае, если понадобится, даже надолго.
— Её зовут Джонни. Она фотограф и кто-то там еще... я забыла. Но клевая, надо будет как-нибудь вас познакомить. Видел бы ты, какие охуенные у неё брови! — мы разговариваем, а я не особо слежу за тем, что говорю. Неделю назад я отказывалась от свиданий и мало-мальски серьезных встреч, а сегодня вот язык дернул пообещать познакомить с соседкой по квартире. Но мне просто... Не нравится неловкость. Не нравятся рамки. Я не понимаю, почему мне не стоит идти вместе с ним в дом, но понимаю, почему сейчас наиболее подходящий момент, чтобы сгладить любые неровности и шероховатости в наших... нет, не отношениях. В нашем общении. Напоминание, что он живет у девчонки, которая отказала ему в свидании - уверена, последнее, что ему прямо сейчас нужно. Я думаю об этом, пока взгляд скользит по домам, мелькающим за окном в каком-то хаотичном калейдоскопе, за которым наблюдать у меня нет ни малейшего желания. Я лучше буду делать то, что всегда получалось у меня даже слишком хорошо - буду повиноваться внезапным, неожиданным, глупым порывам, о которых потом обязательно жалеешь в будущем. Прямо сейчас это - протянуть руку, дотронуться пальцами до тыльной стороны ладони Сэма, нарисовать какой-то невидимый рисунок подушечками пальцев, а затем аккуратно вложить свою ладонь в его. Всё это - не отводя взгляда от окна, словно рука и не принадлежит мне вовсе, живет какой-то своей, отдельной жизнью. Может, это придаст ему уверенности? Может, это придаст уверенности мне?
Он что, серьезно думает, что я буду послушно стоять тут, у обочины, лицезрея фасад дома? Или где-нибудь у двери, отчаянно надеясь, что хоть с такого расстояния мне перепадет хотя бы крупица информации о происходящем? Я даю Сэму пару минут, раз ему настолько хочется быть большим, самостоятельным мальчиком, курю, поглядывая на окна и пытаюсь угадать, какие из них выходят из комнаты Эми. Если у неё, конечно, вообще есть своя комната.
Окурок улетает в ровно подстриженную, идеальную лужайку перед домом, а затем мне надоедает ждать и я захожу в дом. Надо сказать, весьма вовремя, на втором этаже отчетливо раздаются голоса и я как будто бы поспела на самое начало разговора.
Я поднимаюсь по лестнице, делаю буквально несколько шагов вперед и этого достаточно, чтобы видеть Сэма за плечом невысокой, сухой женщины, той самой, с которой мы так мило беседовали про печенье. Ах, вот почему мне не стоило идти вместе с ним..? Чтобы не очутиться в самом эпицентре семейной драмы? Обвожу взглядом коридор и прислушиваюсь, нигде ни шорохов, ни звуков. Похоже, дома больше никого нет и это хорошо.
Я не собираюсь влезать. Даже говорить ничего не собираюсь. Мне хочется смотреть на женщину насмешливо, но и этого я себе не позволяю. Я - совершенно чужой, посторонний человек, и даже если я очень сильно нравлюсь Сэму, эта запутавшаяся, бедная женщина - его семья, а значит, он будет её защищать, если понадобится. От чужака. От меня. Поэтому я держу колкие комментарии, рождающиеся в голове, при себе. И всё же... — Она в безопасном месте, знаете. Возможно, в более безопасном, чем это. Её покормили, покормят еще и она хорошо поспала, — я решаюсь произнести только это, потому что только это в действительности важно для матери, которая не знает, где её ребенок. Не то, чтобы я прямо выглядела как человек, которому можно доверять, или который всегда говорит правду... Женщина вздрагивает и оборачивается, по всей видимости, я застала её врасплох. В её взгляде на короткое мгновение мелькает растерянность, а затем она снова отворачивается и смотрит на Сэма. Это хорошо. Мне не нравится, какой усталой, нервной и... изможденной она выглядит. Как будто подменили человека, хотя и в тот день, когда мы познакомились, её сложно было назвать свежим, отдохнувшим человеком. Ловлю взгляд Сэма и вопросительно вскидываю брови: он, кажется, должен был собирать вещи? Надо же, мне почти неловко... Молчу и думаю о том, что надо дать Сэму во всем разобраться самому. Именно поэтому я не говорю больше ничего вслух, не подгоняю, не напоминаю, и тем более не пытаюсь раздавать какие-то указания. Хотя хочется...
